© Северина Сталь, Сердца венценосцев (фрагмент статьи)

Казалось бы, нерусское это слово – лицей. А как легло, как вписалось. Выпускники лицея – лицо интеллигенции русской пушкинской поры. Лицо великой плеяды… Русский Кастальский ключ! Предвосхищенье в реальности «Игры в бисер» Германа Гессе!

Возможно, слово потому и вписалось, что самые глубокие у него корни – гиперборейские. Первый лицей был где? Лицей – или, точнее, Ликей – так называли рощу на окраинах Афин, в которой проводил занятия со своими учениками Аристотель.

И это была священная роща Аполлона Гиперборейского, изящный небольшой храм которого высился на холме посреди нее. Случайно ли Аристотель выбрал ее – Ликей – как место для упражнений в искусстве мысли? Нет, разумеется. Ведь Аристотель был ученик Платона (хоть и не вместил большую часть его учения, потому как живому потоку предпочитал формальные схемы). Платон же принадлежал скифской философской школе, считал себя новым воплощением Заратустры (то есть волхва руссов Зорана – Зара – пришедшего с устья Волги: «от уст Ра»). Платон понимал богов как эйдосы, а это – ведизм. Только последователи скифской школы держались во времена Платона ведизма, тогда как простой народ греческий уже давно оязычился. Вот как об этом говорит Велесова книга: «Эллины враги богам нашим. Грецколане ведь не богов почитают, а как бы человеков из камня сделанные подобия мужам. А НАШИ БОГИ СУТЬ ОБРАЗЫ» (дощечка 22). Легко видеть, что понятие «образы» в таком контексте близко понятию «эйдосы» (подробней в тексте Дмитрия Логинова «Боги как Фундаментальные Частицы»). Возможно, слово ЛИКЕЙ принадлежало языку руссов и означало место, где происходит ПРИОБЩЕНИЕ К ЛИКУ (гиперборейской мудрости). Итак, именно под эгидой Аполлона Гиперборейского, покровителя скифской мудрости, был основан первый лицей. Так, по крайней мере, полагают Лада Виольева и Дмитрий Логинов.

Впрочем, и не только они. Любопытно, что над входом в часовню Чикагского Университета статуя Заратустры (со скифской палицей) установлена между изображениями Платона и пророка Исайи, предсказавшего воплощение Христа:

Однако нас интересует сейчас лицей в Царском Селе и в контексте темы, заявленной заглавием статьи: Сердца Венценосцев. Не потому ли написано в автографе, на VII главе ОНЕГИНА, в 1827 году, когда была начата глава: О Деве. О Той. О Первой. О Милой. О Незабвенной. О первой страсти. О Муке. О Деве Милой. О вечно милой нам Жене. «Ты, которая была мне в мире Богом», называл Ее Пушкин. Здесь, «его перо на свободной нижней части листа рисует странный «памятник»: на постаменте, абрис которого напоминает удлиненную секиру, — урна в форме «непреклонной лиры». На лире встрепенулась, глядя вправо, голубка. Подобное изображение Голубки мы видим на щите герба дома Романовых..» «Ты, которая была мне в мире Богом», называл Ее Пушкин.

Речь во всех этих стихах идет о Той Великой Утаенной Любви Поэта, которая и одарила его Величием Поэтическим — о Елизавете Алексеевне Романовой, курировавшей Лицей. Именно Ее любил Пушкин всю свою жизнь и именно Ее должны мы благодарить за гений Пушкина — ведь Поэта рождает Любовь, а Великого Поэта — Великая Любовь! Смонтируем по черновикам и вариантам это, довольно позднее (1830) стихотворение бывшего лицеиста, упомянув лишь о том, что императрица не только скромно одевалась, но и вела удивительно скромный образ жизни, употребляя личные средства на тайную благотворительность:

В начале жизни школу помню я;
Там нас, детей беспечных, было много;
Неровная и резвая семья.
Смиренная, одетая убого,
Но видом величавая жена
Над школою надзор хранила строго.
Толпою нашею окружена,
Приятным, сладким голосом, бывало,
Читает иль беседует она…
Но я вникал в ее беседы мало.
Меня смущала строгая краса
Ее чела…

Помню, как при посещении Царскосельского Лицея подхожу, скрывая волнение, к окну дортуара и нарочито спокойно спрашиваю: чьи это окна напротив — то есть, чьи окна видел из своего окна четырнадцатилетний отрок Пушкин? Гидша Лицея ответствует с нейтрально-заученной интонацией: Из окна Дортуара №14 видны были окна апартаментов летней резиденции Ея Величества!

Я незаметно перевожу дыхание… Мысленно восклицаю: Боже! Ведь никто из них, думающих, что им известно о Пушкине абсолютно всё, даже не догадывается — какая таинственная бездна всё еще скрыта от взоров читателей, почитателей и пушкинистов Всея Руси… Так же мысленно — восхищаюсь Провидением: надо же было такому случиться, чтобы ОН, всю жизнь сходивший с ума по своей тайной Любови — получил по жребию именно эту счастливую комнату №14!

Великий притворщик чего только не придумывал, чтобы оставаться весь день в своей комнате! Часто сказывался больным:

Вот здесь лежит больной студент,
Его судьба неумолима…
Несите прочь медикамент —
Болезнь любви неизлечима!  

В нашу задачу не входит приводить здесь бесчисленные и безупречные доказательства того — чей образ вдохновил большинство поэтических и прозаических произведений Поэта. Открытие тайнописи пушкинских творений и самого имени его утаенной Любви принадлежит замечательному исследователю и биографу Пушкина — Кире Павловне ВИКТОРОВОЙ, тридцатилетний труд которой увенчался книгой «Неизвестный или Непризнанный Пушкин». Вдохновленная трудом Киры Викторовой ваша покорная слуга написала следующее стихотворение:

В краю, где Гете величавый
Могучей лирой прославлял
Не царскосельские дубравы —
Иных селений идеал,

Где древний Рейн смиряют скалы
По берегам бурливых вод,
Где дивный Бах вздымал хоралы,
Потрясшие лазурный свод,

Среди нерусского мороза,
Цветов нерусских и полей
С душою русской Дева-Роза
Взошла прекрасней всех Лилей…

В лицейской резвости прелестной,
Среди отроческих забав
Тебя настигнул рок небесный,
Прервыв улыбку на устах.

И с той поры, Певец Печали,
Ты на алтарь святой любви
Вознес бессмертные скрижали
И слезы тайные твои:

О Ней! О Деве незабвенной,
О Стихородице своей
Ты пел, страдалец вдохновенный —
Всея России Соловей!

Открыть ее святое имя
Ты даже Музе не посмел,
Ты нарекал ее — другими,
Ты Деву-Розу втайне пел!

Но лишь той Жизни несравненной
Закрылся нежный фолиант —
Один, как перст, во всей вселенной
Остался ты, российский Дант…

Когда ж, с лукавством инородца,
Злой недруг память очернил
Души врожденным благородством
Ты честь Мадонны защитил.

И чаял ты — потомок дальный,
Подъяв таинственный покров,
Укажет миру след печальный
К предмету слез… любви… стихов…

И потомок, в лице Киры Викторовой, поднял этот таинственный покров, предъявив миру подлинную историю жизни великого русского Поэта — в количестве всего лишь трех тысяч экземпляров… Но почему-то не спешит надменный мир пушкинистики принимать к сведению несметные и неоспоримые доказательства трагической внутренней жизни Александра Сергеевича… Зато новоявленные «пушкиноведы» растаскивают объемный исследовательский материал Викторовой по «соломкам и скорлупкам», нисколько не заботясь о сносках на ее уникальный труд, о чем более подробно можно прочитать в моей статье «Биоядерный взрыв Христа».

Ниже я рассматриваю в качестве цветка РОЗУ — как символ ТАЙНЫ:

ПУШКИН XIX век — СЕВЕРИНА СТАЛЬ XX век 

НЕСКОЛЬКО ВОСПОМИНАНИЙ о ЛИЦЕИСТЕ ПУШКИНЕ

«Пушкин… иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение, не умея из него потом выйти. Это вело его к новым промахам, которые никогда не ускользают в школьных сношениях. Я, как сосед (с другой стороны его нумера была глухая стена), часто, когда все уже засыпали, толковал с ним вполголоса через перегородку о каком-нибудь вздорном случае того дня; тут я видел ясно, что он по щекотливости всякому вздору приписывал какую-то важность, и это его волновало. Вместе мы, как умели, сглаживали некоторые шероховатости, хотя не всегда это удавалось. В нем была смесь излишней смелости с застенчивостью, и то, и другое невпопад, что тем самым ему вредило. Бывало, вместе промахнемся, сам вывернешься, а он никак не сумеет этого уладить. Главное, ему недоставало того, что называется тактом, это — капитал, необходимый в товарищеском быту, где мудрено, почти невозможно, при совершенно бесцеремонном обращении, уберечься от некоторых неприятных столкновений вседневной жизни. Все это вместе было причиной, что вообще не вдруг отозвались ему на его привязанность к лицейскому кружку… Чтобы полюбить его настоящим образом, нужно было взглянуть на него с тем полным благорасположением, которое знает и видит все неровности характера и другие недостатки, мирится с ними и кончает тем, что полюбит даже и их в друге-товарище». (И.И. Пущин. Л. Майков, 54).

«Все профессора смотрели с благоговением на растущий талант Пушкина. В математическом классе раз вызвал его Карцов к доске и задал алгебраическую задачу. Пушкин долго переминался с ноги на ногу и все писал молча какие-то формулы. Карцов спросил его, наконец: — «Что ж вышло? Чему равняется икс?» Пушкин, улыбаясь, ответил: «Нулю!» «Хорошо! У вас, Пушкин, в моем классе все кончается нулем. Садитесь на свое место и пишите стихи». Пушкин охотнее всех других классов занимался в классе Куницына, и то совершенно по-своему: уроков никогда не повторял, мало что записывал, а чтоб переписывать тетради профессоров, у него и в обычае не было: все делалось a livre ouvert» (И.И. Пущин).

«Пушкин (Александр), 13 лет. Имеет более блистательные, нежели основательные дарования, более пылкий и тонкий, нежели глубокой ум. Прилежание его к учению посредственно, ибо трудолюбие не сделалось еще его добродетелью… Знания его вообще поверхностны, хотя начинает несколько привыкать к основательному размышлению. Самолюбие вместе с честолюбием, делающее его иногда застенчивым, чувствительность с сердцем, жаркие порывы вспыльчивости, легкомысленность и особенная словоохотность с остроумием ему свойственны. Между тем приметно в нем и добродушие, познавая свои слабости, он охотно принимает советы с некоторым успехом. Его словоохотность и остроумие восприняли новый и лучший вид со счастливою переменою образа его мыслей, но в характере его еще мало постоянства и твердости» (М.С. Пилецкий, надзиратель по учебной и нравственной части. К.Я. Грот. Пушкинский лицей. СПб., 1911, с. 361).

«Из профессоров и гувернеров лицея никто в особенности Пушкина не любил и не отличал от других воспитанников; но все боялись его сатир, эпиграмм и острых слов, с удовольствием слушая их на счет других. Так, например, профессор математики Карцов от души смеялся его политическим шуткам над лицейским доктором Пешелем, который в свою очередь охотно слушал его насмешки над Карповым. Один только профессор российской и латинской словесности Кошанский, предвидя необыкновенный успех поэтического таланта Пушкина, старался все достоинство оного приписывать отчасти себе и для того употреблял все средства, чтобы как можно более познакомить его с теорией отечественного языка и с классическою словесностью древних, но к последней не успел возбудить в нем такой страсти, как в Дельвиге. Сам Пушкин, увлекаясь свободным полетом своего гения, не любил подчиняться классическому порядку и никогда ничего не искал в своих начальниках» (Записка. С. Д. Комовский, лицейский товарищ Пушкина).

«Да на что он вам дался, — шалун был, и больше ничего» (Лицейский журнал. IV, 1910—1911, с. 22).

Воспитанник Императорского Царскосельского Лицея Александр Пушкин, в течение шестилетнего курса обучался в сем заведении и оказал успехи: в Законе Божием и Священной Истории, в Логике и Нравственной Философии, в Праве Естественном, Частном и Публичном, в Российском Гражданском и Уголовном праве хорошие; в Латинской Словесности, в Государственной Экономии и Финансах весьма хорошие; в Российской и Французской Словесности также в Фехтовании превосходные; сверх того занимался Историею, Географиею, Статистикою, Математикою и Немецким языком. Во уверение чего и дано ему от Конференции Императорского Царскосельского Лицея сие свидетельство с приложением печати. Царское Село. Июня 9 дня 1817 года» (Ф.П. Калинич, учитель чистописания).

Итак ПРЕВОСХОДНЫМИ успехи Пушкина были признаны лишь в области ФЕХТОВАНИЯ. Вот интересно, а может, и не случилось бы рокового финала, если бы ему, а не Дантесу был предоставлен выбор оружия у Черной речки?

«А. Пушкин. Легкомыслен, ветрен, нерадив, впрочем, добродушен, усерден, учтив, имеет особенную страсть к поэзии» (С.Г. Чириков, гувернер лицея. Аттестация 30 сент. 1818 г).

Знали бы многие лицейские учителя и воспитатели, что спустя годы, Пушкин прочитает в Михайловской ссылке двенадцать подвод книг! Что учиться он будет всю жизнь и что опасения друзей: «промотает», «забудет» — с самого начала были безосновательны, ибо за внешним покровом легкомысленных шалостей вырастал не только талант, но серьезнейший мыслитель и умнейший человек.

«Я сделал еще приятное знакомство с нашим молодым Пушкиным! Я был у него на минуту в Царском Селе. Милое живое творение! Он мне обрадовался и крепко прижал руку мою к сердцу. Это надежда нашей словесности» (Жуковский).

Жуковский называет его «будущим гигантом, который всех нас перерастет». «Он написал ко мне послание, которое отдал мне из рук в руки — прекрасное! Это лучшее его произведение». Пушкинское послание, увы, не сохранилось. Дружба же с Василием Андреевичем — на всю жизнь!

Во время первых свиданий тридцатидвухлетний Жуковский читает свои стихотворения шестнадцатилетнему Пушкину, и те строки, которые Пушкин не может сразу запомнить, уничтожает или переделывает. Пройдет еще несколько месяцев — и Жуковский пришлет свои стихотворения с надписью: «Поэту товарищу Ал. Серг. Пушкину от сочинителя».

Еще через три года: «Победителю-ученику от побежденного учителя».

Жуковский привозит в Лицей одного из самых знаменитых для культурной России людей — Николая Михайловича Карамзина, того самого, у которого в отчем доме сидел на коленях в шестилетнем возрасте будущий Поэт и впервые услышал от него Имя Ея Величества. Вместе с Карамзиным приезжают Вяземский, Александр Тургенев, а также отец и дядя Пушкина.

Иван Малиновский утверждал, что, войдя в класс, Карамзин сказал Пушкину: «Пари, как орел, но не останавливайся в полете», и Пушкин «с раздутыми ноздрями — выражение его лица при сильном волнении — сел на место при общем приличном приветствии товарищей». И орел — воспарил…

Не Эйфелевой башней над Парижем
Пиит земли российской воспарил —
До тех высот не дальше и не ближе,
Чем до Звезды в созвездии Светил!

Но все это проявится — потом, в зрелую пору. А пока — еще катятся беззаботные лицейские будни и праздники… веселые и печальные события ученической жизни. Умирает первый директор Лицея Василий Фёдорович Малиновский (1765—1814) — русский дипломат, публицист, просветитель — благородной души и нравственности человек, отец того самого Ивана Малиновского, который сохранил для потомков напутствие Карамзина Пушкину.

Ученики были привязаны к нему, часто посещали его гостеприимный дом и семью, вели многие значительные беседы. После смерти Малиновского два года Лицей жил в безначалии, после чего место Малиновского занял Егор Антонович Энгельгардт (1775-1862). Второй директор также был высокообразованным человеком, прошел военное поприще, писательствовал, но всегда тяготел к педагогике.

Пушкин не сошелся с ним, хотя последний предпринимал попытки для сближения. Однажды Энгельгардт даже выручил Пушкина, заступившись за него пред царем (лицеист принял во мраке престарелую фрейлину за ее хорошенькую горничную — или, может быть, на самом деле за кого-то совсем другого? — и наградил почтенную даму поцелуем, а та пожаловалась царю).

«Государь на другой день приходит к Энгельгардту,- вспоминал Пущин. — «Что же это будет?- говорит царь,- Твои воспитанники не только снимают через забор мои наливные яблоки, бьют сторожей садовника Лямина, но теперь уже не дают проходу фрейлинам жены моей».

Энгельгардт, своим путем, знал о неловкой выходке Пушкина, может быть, и от самого Петра Михайловича (П. М. Волконский, министр двора, брат фрейлины), который мог сообщить ему это в тот же вечер. Он нашелся и отвечал императору Александру: «Вы меня предупредили, государь, я искал случая принести вашему величеству повинную за Пушкина; он, бедный, в отчаянии: приходил за моим позволением письменно просить княжну, чтоб она великодушно простила ему это неумышленное оскорбление». Тут Энгельгардт рассказал подробности дела, стараясь смягчить вину Пушкина, и присовокупил, что сделал уже ему строгий выговор и просит разрешения насчет письма.

На это ходатайство Энгельгардта государь сказал: «Пусть пишет, уж так и быть, я беру на себя адвокатство за Пушкина; но скажи ему, чтоб это было в последний раз. Старая дева, быть может, в восторге от ошибки молодого человека, между нами говоря», — шепнул император, улыбаясь Энгельгардту. Пожал ему руку и пошел догонять императрицу, которую из окна увидел в саду».

Впрочем, говорили, что это происшествие ускорило выпуск первых лицеистов: царь нашел, что учиться им хватит! Основному-то, мол, выучились уже, видать… так бы их и раз-этак!

Если же говорить серьезно, то, разумеется, оба директора прививали (и привили!) своим воспитанникам — любовь к правде и справедливости, к своему Отечеству и учили их прежде прочего служить общему благу! И вот этому воистину основному они и выучились.

Главное же, что дал Царскосельский Лицей, помимо блестящего образования, Пушкину — это Великую Любовь, которая родила в нем Великого Поэта!

Эта Любовь, которая «и тайне сердце научила… и тайные стихи обдумывать» внушила, была пронесена Пушкиным, по-рыцарски, через всю его недолгую, но необычайную жизнь. 

После окончания Лицея 19 октября стало священным днем встречи бывших лицеистов первого выпуска. Со временем, на этих встречах все чаще недоставало того или иного товарища, что по-братски не могло не печалить присутствующих. Всех пережил «бархатный» канцлер князь Александр Михайлович Горчаков: «Ты, Горчаков — счастливец с ранних дней!». Бессмертными стихами увековечил сей вечный союз лучший Поэт Лицея и России — Пушкин:

… Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен —
Неколебим, свободен и беспечен
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина
И счастие куда б ни повело,
Все те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское село.

202 года исполнилось нынче, 19 октября, Ликею — с Днем Рождения, Царскосельский! Не позабудем, какою силой любви пылали в нем сердца Венценосцев: увенчанного музой Царя Поэтов и Государыни Российской Империи.

Поделиться с друзьями в соцсетях: